Неточные совпадения
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же
внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу сказать. Да и странно говорить: нет
человека, который бы за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Софья. Ваше изъяснение, дядюшка, сходно с моим
внутренним чувством, которого я изъяснить не могла. Я теперь живо чувствую и достоинство честного
человека и его должность.
— Видя внезапное сих
людей усердие, я в точности познал, сколь быстрое имеет действие сия вещь, которую вы, сударыня моя,
внутренним словом справедливо именуете.
Зачем, когда в душе у нее была буря, и она чувствовала, что стоит на повороте жизни, который может иметь ужасные последствия, зачем ей в эту минуту надо было притворяться пред чужим
человеком, который рано или поздно узнает же всё, — она не знала; но, тотчас же смирив в себе
внутреннюю бурю, она села и стала говорить с гостем.
Хотя час был ранний, в общем зале трактирчика расположились три
человека. У окна сидел угольщик, обладатель пьяных усов, уже замеченных нами; между буфетом и
внутренней дверью зала, за яичницей и пивом помещались два рыбака. Меннерс, длинный молодой парень, с веснушчатым, скучным лицом и тем особенным выражением хитрой бойкости в подслеповатых глазах, какое присуще торгашам вообще, перетирал за стойкой посуду. На грязном полу лежал солнечный переплет окна.
Кашель задушил ее, но острастка пригодилась. Катерины Ивановны, очевидно, даже побаивались; жильцы, один за другим, протеснились обратно к двери с тем странным
внутренним ощущением довольства, которое всегда замечается, даже в самых близких
людях, при внезапном несчастии с их ближним, и от которого не избавлен ни один
человек, без исключения, несмотря даже на самое искреннее чувство сожаления и участия.
Гоголь и Достоевский давали весьма обильное количество фактов, химически сродных основной черте характера Самгина, — он это хорошо чувствовал, и это тоже было приятно. Уродливость быта и капризная разнузданность психики объясняли Самгину его раздор с действительностью, а мучительные поиски героями Достоевского непоколебимой истины и
внутренней свободы, снова приподнимая его, выводили в сторону из толпы обыкновенных
людей, сближая его с беспокойными героями Достоевского.
— Черт его знает, — задумчиво ответил Дронов и снова вспыхнул, заговорил торопливо: — Со всячинкой. Служит в министерстве
внутренних дел, может быть в департаменте полиции, но — меньше всего похож на шпиона. Умный. Прежде всего — умен. Тоскует. Как безнадежно влюбленный, а — неизвестно — о чем? Ухаживает за Тоськой, но — надо видеть — как! Говорит ей дерзости. Она его терпеть не может. Вообще —
человек, напечатанный курсивом. Я люблю таких… несовершенных. Когда — совершенный, так уж ему и черт не брат.
—
Люди, милая Таисья Романовна, делятся на детей века и детей света. Первые поглощены тем, что видимо и якобы существует, вторые же, озаренные светом
внутренним, взыскуют града невидимого…
Но вера, извлеченная из логики, лишенная опоры в чувстве, ведет к расколу в
человеке,
внутреннему раздвоению его.
«Поблек, — думал Самгин, выходя из гостиницы в голубоватый холод площади. — Типичный русский бездельник. О попах — нарочно, для меня выдумал. Маскирует чудачеством свою
внутреннюю пустоту. Марина сказала бы:
человек бесплодного ума».
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел
людей и прочитал книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того
внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
— Похоже, — ответил Дронов, готовясь выпить. Во
внутреннем боковом кармане пиджака, где почтенные
люди прячут бумажник, Дронов носил плоскую стеклянную флягу, украшенную серебряной сеткой, а в ней какой-то редкостный коньяк. Бережно отвинчивая стаканчик с горлышка фляги, он бормотал...
«Дома у меня — нет, — шагая по комнате, мысленно возразил Самгин. — Его нет не только в смысле реальном: жена, дети, определенный круг знакомств, приятный друг, умный
человек, приблизительно равный мне, — нет у меня дома и в смысле идеальном, в смысле
внутреннего уюта… Уот Уитмэн сказал, что
человеку надоела скромная жизнь, что он жаждет грозных опасностей, неизведанного, необыкновенного… Кокетство анархиста…
— Вот явились
люди иного строя мысли, они открывают пред нами таинственное безграничие нашей
внутренней жизни, они обогащают мир чувства, воображения. Возвышая
человека над уродливой действительностью, они показывают ее более ничтожной, менее ужасной, чем она кажется, когда стоишь на одном уровне с нею.
— Я думаю, что так чувствует себя большинство интеллигентов, я, разумеется, сознаю себя типичным интеллигентом, но — не способным к насилию над собой. Я не могу заставить себя верить в спасительность социализма и… прочее.
Человек без честолюбия, я уважаю свою
внутреннюю свободу…
— Всегда были — и будут —
люди, которые, чувствуя себя неспособными сопротивляться насилию над их
внутренним миром, — сами идут встречу судьбе своей, сами отдают себя в жертву. Это имеет свой термин — мазохизм, и это создает садистов,
людей, которым страдание других — приятно. В грубой схеме садисты и мазохисты — два основных типа
людей.
— Ты забыл, что я — неудавшаяся актриса. Я тебе прямо скажу: для меня жизнь — театр, я — зритель. На сцене идет обозрение, revue, появляются, исчезают различно наряженные
люди, которые — как ты сам часто говорил — хотят показать мне, тебе, друг другу свои таланты, свой
внутренний мир. Я не знаю — насколько
внутренний. Я думаю, что прав Кумов, — ты относишься к нему… барственно, небрежно, но это очень интересный юноша. Это —
человек для себя…
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: —
Человек беспокоится потому, что ищет себя. Хочет быть самим собой, быть в любой момент верным самому себе. Стремится к
внутренней гармонии.
Но Клим Самгин чувствовал
внутреннюю стройность и согласованность в этом чудовищно огромном хоре, согласованность, которая делала незаметной отсутствие духовенства, колокольного звона и всего, что обычно украшает похороны
человека.
«Жаловаться — не на что. Он — едва ли хитрит. Как будто даже и не очень умен. О Любаше он, вероятно, выдумал, это — литература. И — плохая. В конце концов он все-таки неприятный
человек. Изменился? Изменяются
люди… без
внутреннего стержня. Дешевые
люди».
Плохо верили обломовцы и душевным тревогам; не принимали за жизнь круговорота вечных стремлений куда-то, к чему-то; боялись как огня увлечения страстей; и как в другом месте тело у
людей быстро сгорало от волканической работы
внутреннего, душевного огня, так душа обломовцев мирно, без помехи утопала в мягком теле.
Но все же ей было неловко — не от одного только
внутреннего «противоречия с собой», а просто оттого, что вышла история у ней в доме, что выгнала
человека старого, почтен… нет, «серьезного», «со звездой»…
Иногда, в этом безусловном рвении к какой-то новой правде, виделось ей только неуменье справиться с старой правдой, бросающееся к новой, которая давалась не опытом и борьбой всех
внутренних сил, а гораздо дешевле, без борьбы и сразу, на основании только слепого презрения ко всему старому, не различавшего старого зла от старого добра, и принималась на веру от не проверенных ничем новых авторитетов, невесть откуда взявшихся новых
людей — без имени, без прошедшего, без истории, без прав.
И если ужасался, глядясь сам в подставляемое себе беспощадное зеркало зла и темноты, то и неимоверно был счастлив, замечая, что эта
внутренняя работа над собой, которой он требовал от Веры, от живой женщины, как
человек, и от статуи, как художник, началась у него самого не с Веры, а давно, прежде когда-то, в минуты такого же раздвоения натуры на реальное и фантастическое.
И
люди тоже, даже незнакомые, в другое время недоступные, хуже судьбы, как будто сговорились уладить дело. Я был жертвой
внутренней борьбы, волнений, почти изнемогал. «Куда это? Что я затеял?» И на лицах других мне страшно было читать эти вопросы. Участие пугало меня. Я с тоской смотрел, как пустела моя квартира, как из нее понесли мебель, письменный стол, покойное кресло, диван. Покинуть все это, променять на что?
Но, как
человек от природы умный и добрый, он очень скоро почувствовал невозможность такого примирения и, чтобы не видеть того
внутреннего противоречия, в котором он постоянно находился, всё больше и больше отдавался столь распространенной среди военных привычке пить много вина и так предался этой привычке, что после тридцатипятилетней военной службы сделался тем, что врачи называют алкоголиком.
Должность, которую занимал Топоров, по назначению своему составляла
внутреннее противоречие, не видеть которое мог только
человек тупой и лишенный нравственного чувства.
Когда падают старые авторитеты, когда не верят больше в суверенитет монархий или демократий, то создается авторитет и суверенность коллектива, но это всегда означает
внутреннюю неосвобожденность
человека и некоммюнотарность
людей.
Без существования
внутреннего духовного ядра и творческих процессов, в нем происходящих, никакой новый социальный строй не приведет к новому
человеку.
Но вопрос о
внутренней свободе сложнее, чем обыкновенно думают, особенно когда не интересуются
внутренней жизнью
человека.
Можно сказать, что существование Бога есть хартия вольностей
человека, есть
внутреннее его оправдание в борьбе с природой и обществом за свободу.
И свет сознания, который должен идти навстречу этой пробуждающейся России, не должен быть внешним, централистическим и насилующим светом, а светом
внутренним для всякого русского
человека и для всей русской нации.
Коммюнотарность же означает непосредственное отношение
человека к
человеку через Бога, как
внутреннее начало жизни.
Но абсолютность возможна в начале человеческого духа, во
внутренней верности
человека святыне.
Русский
человек совсем и не помышляет о том, чтобы святость стала
внутренним началом, преображающим его жизнь, она всегда действует на него извне.
Это прежде всего
внутреннее движение, повышение сознания и рост соборной национальной энергии в каждом русском
человеке по всей земле русской.
Необъятные пространства, которые со всех сторон окружают и теснят русского
человека, — не внешний, материальный, а
внутренний, духовный фактор его жизни.
Они знают, что война есть великое зло и кара за грехи человечества, но они видят смысл мировых событий и вступают в новый исторический период без того чувства уныния и отброшенности, которое ощущают
люди первого типа, ни в чем не прозревающие
внутреннего смысла.
Я много раз уже писал о двойственности гуманизма, об его
внутренней диалектике, которая приводит к отрицанию
человека.
Но
внутренняя духовность
человека не может быть задавлена, как бы на него ни давила жестокая необходимость, духовная жажда в нем пробудится.
Марксистский оптимизм не ставит в глубине ни вопроса об отношении
человека к космосу, ни вопроса о
внутренней жизни
человека, которая просто отрицается.
А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились к европейской культуре так, как могли относиться только
люди, совершенно чуждые ей, для которых европейская культура есть мечта о далеком, а не
внутренняя их сущность.
Чистый
внутренний трагизм является в том случае, когда обнаруживается безысходный трагизм любви, коренящийся в самой природе любви, независимо от социальной среды, в которой
людям приходится жить.
Свобода есть
внутренняя творческая энергия
человека.
Это есть отрицание
внутреннего, духовного
человека.
Святость остается для русского
человека трансцендентным началом, она не становится его
внутренней энергией.
В России откровение
человека может быть лишь религиозным откровением, лишь раскрытием
внутреннего, а не внешнего
человека, Христа внутри.
И вот даже этот суровый и недоверчивый
человек, прочтя нахмурившись известие о «чуде», не мог удержать вполне некоторого
внутреннего чувства своего.
Помню, он-то именно и дивился всех более, познакомившись с заинтересовавшим его чрезвычайно молодым
человеком, с которым он не без
внутренней боли пикировался иногда познаниями.